- Ксения Михайловна, недаром меня предупреждали, что застать вас дома сложно: виртуальной встречи с вами я ждал чуть ли не месяц.
- Вчера вернулась из Лондона, до этого была несколько дней на юге Франции, еще раньше - на конференции в Пуатье и на защите диссертации моей ученицы в Ренне, перед этим - в Риме и в Москве. Больше двух-трех недель усидеть на месте не могу, мне в четырех стенах становится тесно. Много времени провожу в поезде, в самолете. Дорога стимулирует мою мысль. В поезде, например, мне очень хорошо работается.
- Неужто домой не тянет?
- Можно сказать, что у меня много домов. Попав из Парижа в Москву, чувствую себя дома. Потом еду домой в Париж, оттуда - домой в Лондон или в Рим. Правда, стараюсь чаще бывать там, где лучшие в мире библиотеки по истории искусства и культуры.
- Вашу страсть к частым поездкам в семье разделяют? Или вы одиноки?
- Мой самый близкий человек (его зовут Антуан, мы живем вместе вот уже двадцать шесть лет), к сожалению, несколько тяжел на подъем. Иногда мне удается его уговорить, и мы едем путешествовать по Франции, по Италии, на юг к морю, в Москву или в Лондон, на греческие острова. Но по характеру он скорее домосед, с трудом привыкает к новой обстановке. Меня называет Синдбадом, и когда я собираюсь куда-то ехать или лететь, советует мне купить то верблюда, то ковер-самолет, а то и просто самолет. На самом же деле он всем интересуется, проявляя почти юношеское любопытство. И это очень привлекательная черта его характера.
- А у вас в характере - вечная охота к перемене мест...
- Семейная черта. Мои родители были геологами, проводили по полгода в экспедициях. Отец, Михаил Владимирович Муратов, профессор Геолого-разведочного института в Москве, занимался историей строения Земли и океанского дна; мама, Ирина Константиновна Иванова, была ближе к палеонтологии и археологии, открыла на Днестре несколько важнейших стоянок первобытного человека. Ее работы переведены на европейские языки, специалисты утверждают, что они - вечны. Родители брали меня с собой в экспедиции. С папой я путешествовала по Кавказу и Крыму, с мамой была в Сибири. Папа знал и другие естественные науки - астрономию, ботанику, зоологию, разбирался в мореходном деле, благодаря ему эти области знания мне и сегодня близки.
- Найдя в Интернете биографию вашего двоюродного деда Павла Павловича Муратова, я читал и диву давался, сколь яркий след оставил этот выдающийся человек в истории искусства, в литературе, в художественной критике и военной истории, в публицистике и особенно в одной из наиболее почитаемых им отраслей - итальянистике, что нашло отражение в его уникальном труде - четырехтомнике «Образы Италии». Знаю, что вы взяли на себя заботу по сохранению его творческого наследия, организуете посвященные ему выставки, хлопочете об открытии в Риме «Центра Муратова»...
- Моя цель - собрать книги, архивы и личные вещи, принадлежавшие Павлу Павловичу и его семье, не дать им исчезнуть, разойтись по рукам, по частным коллекциям. Хотелось бы издать полное собрание сочинений Муратова, в большой степени рассеянных в русской эмигрантской и европейской прессе (более трех тысяч публикаций!), перевести на основные европейские языки, создать сайт в Интернете, изучить находящиеся в России и Европе материалы, связанные с его жизнью и творчеством, на базе сохранившихся семейных коллекций и архивов открыть Дом-музей Павла Муратова. В будущем, возможно, при участии друзей и коллег дело дойдет и до создания музея-библиотеки «Русский Рим». Это все - заботы последних лет, а вообще моя жизнь насыщена и разнообразна, ее заполняют многие другие дела. Мне не хватает двадцати четырех часов в сутки. Нужно по крайней мере семьдесят два.
- А я-то надумал всего за час расспросить, как вам, москвичке, живется в «нерусском русском» зарубежье! Может, все же попробуем?
- Я закончила отделение истории искусства МГУ, ученица профессора Виктора Никитича Лазарева. В 1970 году вышла замуж за итальянского художника Франко Миеле, уехала с ним в Рим. Муж устроил в Риме выставку своих картин с пейзажами России и с портретами русской женщины - Ксении. Получил за это премию журнала «Советская женщина» и быстро стал в России желанным гостем. Тем не менее мне пришлось много лет ждать выхода в московском издательстве «Искусство» двух моих книг - «Мастера французской готики» и «Средневековый бестиарий» (последняя - по-русски и по-английски). Считалось, что, уехав за границу, человек становится в СССР persona non grata. Чудо, что обе книги все же вышли. Огромная благодарность коллегам в издательстве «Искусство», они сохранили рукописи и как только оказалось возможно - опубликовали. «Средневековый бестиарий» перевела на английский язык Инна Китросская, одна из лидеров московских отказников, и каким образом этот ее перевод вышел в 1984 году - еще одно чудо, которое я объяснить не могу.
- Итальянский язык долго осваивали?
- Выучила его довольно быстро. Сейчас пишу на нем почти как итальянка, две мои большие книги - «Storia universale dell’arte. L’alto Medioevo. I secoli X e XI» и «Storia universale dell’arte. L’alto Medioevo. II secolо XII» - написаны по-итальянски. Работала в Институте Итальянской Энциклопедии, писала статьи об искусстве. А когда я еще плохо знала язык, мы с мужем говорили по-французски.
- Этот язык был вам раньше знаком?
- С детства. Папа прекрасно говорил по-французски, мама - по-немецки, оба владели английским. Мой итальянский брак стал распадаться, потом муж умер, я переехала из Рима в Париж, куда меня пригласили преподавать в Университете Сорбонна, где я сразу начала читать на французском языке лекции по истории искусства, на этом же языке написана моя докторская диссертация, я ее защитила, стала профессором. Несколько моих книг также были мной написаны по-французски. Несколько лет я сотрудничала с лондонским научным журналом The Burlington Magazine, писала для него по-английски рецензии о парижских выставках. Труднее мне давался немецкий, хотя в МГУ, когда я училась, он был обязательным для историков искусства. И хотя в начале 1980-х я провела два года в Мюнхене, получив стипендию научно-исследовательского фонда Александра фон Гумбольдта, мое владение немецким языком остается скромным и ограничивается главным образом возможностью читать специальную литературу и при необходимости - написать простое письмо. Но, как видите, пригодилось классическое образование, которое постарались мне дать родители. Это были пятидесятые годы. В нашу московскую квартиру приходили пожилые дамы, они учили меня языкам, как было принято в старых русских семьях, была у меня и учительница музыки, а еще я занималась рисованием в детской студии Дома ученых...
- Мы с вами, кажется, ровесники, росли в одно и то же время в одной и той же стране, но таких чудес, как вы сейчас нарисовали, я вокруг себя не припомню.
- Да и я семей, подобных нашей, пожалуй, припомню немного. Считаю чудом, что она вообще сохранилась и выжила среди всех чудовищных катастроф советской эпохи. Думаю, это отчасти связано с тем, что родители мои, люди неидеологических, скажем так, профессий, по шесть месяцев в году проводили в экспедициях, переезжая с места на место, на работе держались как можно дальше от политики, от Компартии и всего, что с ней связано. Ну а я, историк западно-европейского искусства, живя в советской России, не имела возможности видеть в подлинниках произведения, которыми занималась, знала их только по картинкам. Какая тут могла быть наука? Конечно, объездила весь Союз, изучала памятники Киева, Чернигова, Новгорода, Пскова, Владимиро-Суздальской Руси, а также русского Севера - Кижи, Архангельск, Соловецкие острова; путешествовала по Грузии, Армении и Средней Азии; хорошо знала музеи и библиотеки Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Еревана. Но только покинув Россию, я смогла увидеть памятники искусства, которые меня интересовали, сделать их описание и фотосъемку, посмотреть музеи и хранилища, работать в библиотеках, где хранятся средневековые рукописи с миниатюрами. Результаты моих путешествий - научные книги, статьи, записи, архивы, огромная библиотека, фото- и диатека, в которой не менее пятидесяти тысяч диапозитивов и фотографий.
- Прибегать к сослагательному наклонению - дело неблагодарное, но все же вы не могли не думать о том, как встретили бы ваши родители и дед перемены в российском обществе после развала Союза. Поделитесь мыслями?
- Большая часть жизни родителей пришлась на советскую власть, и я думаю, что перемены 1990-х годов они бы встретили с энтузиазмом. Иногда, за чаем, папа и моя тетя рассуждали - станет ли когда-нибудь Ленинград снова Петербургом, и приходили к выводу, что непременно станет. Они, конечно, представить себе не могли, что это произойдет так быстро, буквально через пять лет после их кончины. А вот Павел Муратов, с 1922 года живший в эмиграции, считал, что советская Россия с уходом большевиков, во-первых, распадется (что, как видим, и произошло), и это будет очень плохо для нее и для стран, которые на протяжении десятков лет были ее составной частью (и мы этому свидетели), а новая Россия пойдет по пути Америки...
- Это в каком же смысле?
- Он говорил, что в России наступит «дикий» капитализм на американский манер, что Владивосток станет своего рода Сан-Франциско, на Дальнем Востоке появится «русский Голливуд», Россия будет захвачена американской культурой развлечений, джазом, танцами. Европеец до мозга костей, изысканный, рафинированный интеллектуал, он в то же время живо интересовался Америкой, бывал там с лекциями о древнерусском искусстве, много о ней писал, в последние годы жизни даже думал о том, чтобы туда перебраться. Но грянула Вторая мировая война, и когда Муратов был в Англии, немцы оккупировали Париж. Умер он в Ирландии в 1950 году, в старинном поместье, принадлежавшем его друзьям.
- Хлопоты по организации Центра Муратова очень вас отвлекают от собственной научной работы?
- Нет, я продолжаю писать свои статьи и книги. Моя специальность - средневековые рукописи с миниатюрами, у меня более двухсот научных публикаций о них на русском, итальянском, французском и английском языках. Книга для французского издательства, работу над которой я стараюсь закончить, посвящена рукописям Ришара де Фурниваля - жил такой в XIII веке поэт, ученый, библиофил. Совершенно выдающаяся личность! Уже написала страниц шестьсот, но все время появляется что-то новое и меня отвлекает. Мой друг Анри Волохонский перевел на русский язык аллегорическое сочинение де Фурниваля «Бестиарий любви», чтобы издать в России, в серии «Литературные памятники». У меня в планах - воспоминания, рассказы и даже романы. Опубликовала воспоминания о папе (в книге «М.В.Муратов - ученый и педагог», которую Российская Академия наук издала к 100-летию со дня его рождения), о Павле Павловиче Муратове, об Ариэле Сеф и Алеше Хвостенко. Каталог выставки «Возвращение Муратова», устроенной в 2008 году в Москве, в Музее изобразительных искусств (такую же пытаюсь организовать в Риме), включает рассказ о важной роли, какую сыграло в моем становлении человека и профессионала-искусствоведа незримое присутствие такой личности, как мой дед.
- Вы за свою не такую уж короткую жизнь...
- Как это не короткую?! Она пока что еще очень короткая! У меня планов на двести пятьдесят лет вперед...
- Желаю вам их осуществить все до единого. Так вот, даже за свою короткую жизнь вы немало повидали свет. Часто ли встречались вам личности такого уровня знаний, кругозора и интеллекта, как ваши родители или Павел Муратов?
- Названные вами качества были присущи людям, сохранявшим традиции девятнадцатого века - века открытий, расцвета естественных наук, великой литературы. В отличие от него век двадцатый, а теперь и двадцать первый требуют узкой специализации, при которой утрачивается энциклопедический подход к вещам. Мне повезло: среди моих профессоров и учителей, среди коллег моих родителей были люди большой культуры, широких интересов и кругозора, глубоких знаний и тонкого вкуса. Это было особенное поколение. Могу назвать моих друзей и просто знакомых, которые прекрасно образованы, талантливы, уникальны. Хотя, на мой взгляд, природный ум, доброта, порядочность, отзывчивость, внутренняя культура и такт, - важнее, чем высокая образованность.
- Нет ли у вас ощущения, что искусство, историю которого вы преподаете, скоро само станет историей, в лучшем случае превратится в поп-искусство? Ведь уже официально существует поп-культура, и приверженцев у нее в сотни раз больше, чем у собственно культуры...
- Безусловно, я это ощущаю. Момент болезненный, возник не сегодня. За последние десять-двадцать лет падение общей культуры у молодого и совсем юного поколения просто чудовищно. Надеюсь, мы живем в переходный период. Павел Муратов еще в двадцатые годы минувшего столетия с горечью говорил о трансформации современного человека, который сможет жить без культуры и искусства в классическом смысле этих понятий, и на наших глазах это происходит, но я остаюсь оптимистом и верю, что превращение человека в дикаря непременно остановится. К счастью, есть много молодых людей, в ком живет интерес к подлинной культуре, в их числе и мои студенты. Один из них, Амедео Пальяроли, учится в римском университете La Sapienza, перевел на итальянский главу о Риме из «Образов Италии» Муратова, надеется перевести всю книгу. Меня общение с молодыми, несмотря на то, что они думают не так, как мы, очень обнадеживает.
- Больше сорока лет живете вне России, лекции читаете на трех европейских языках - при этом у вас безупречной чистоты русский, словно никакие другие языки ему не мешали.
- Действительно, много лет мне практически не с кем было говорить по-русски, я жила в сфере других языков и культур. Посещала коллоквиумы, конгрессы, симпозиумы: Америка, Англия, Италия, Германия. Но нигде и никогда я не чувствовала себя чужой. А в Париже как будто вернулась в свое детство, окунулась в атмосферу старого русского языка! Еще были живы родные и близкие мне люди, друзья моих родителей, дедушек и бабушек. Одно время я жила в доме известного антиквара Льва Адольфовича Гринберга. Он много лет дружил с Павлом Муратовым и принял меня, как родную дочь. Его замечательный дом был всегда полон интересных гостей. А мы с ним ходили в гости к русским художникам, историкам искусства, собирателям, коллекционерам из поколения так называемой первой эмиграции. Это была жизнь в удивительной красоты доме, под покровительством мудрого, глубоко расположенного ко мне человека. Незабываемые встречи, званые вечера, на которых царила атмосфера необычайного радушия, доброжелательности и сердечности, велись разговоры, чаепития, винопития...
- Ну все, как в старой России! А знаете ли вы ее современную?
- Стараюсь. Приезжаю туда без унизительного, животного страха, который меня охватывал, когда я в советские времена отваживалась на поездку в Москву, пока еще были живы мои родители. Покупала туристическую путевку, меня включали в группу, обычно это были французские коммунисты, нас селили в гостинице, как говорится, у черта на рогах, я сдавала паспорт на прописку и после бесконечных административных процедур и ожиданий ехала тайком домой, к родителям. Какое-то безумие! Родина делала все, чтобы отбить у меня охоту с ней видеться. Теперь всякий раз удивляюсь, что могу свободно там бывать, при проверке документов на меня не смотрят волком, а на полках книжных магазинов стоят книги, за одно обладание которыми раньше могли отправить очень далеко.
- Это уж точно. А сейчас там даже книги Авторханова можно купить свободно.
- Меня до сих пор это поражает. И радует, что книжные магазины полны народу.
- Полученные в детстве уроки музыки и рисования как-то вам пригодились - или от них, как сплошь и рядом бывает, остались одни воспоминания?
- С годами от детских рисунков я перешла к живописи. Сейчас нет времени писать маслом, но акварелью или гуашью стараюсь работать более-менее регулярно. Это огромное наслаждение! Своим учителем я считаю замечательного художника Владимира Вейсберга, чью мастерскую когда-то посещала, а впоследствии много о нем писала. Что до отношений с музыкой, то они не прерывались никогда: я большой ее ценитель и благодарный слушатель. Почти десять лет была в Париже президентом ассоциации Opera World. Не упускала возможности послушать знаменитых певцов, побывать на оперных премьерах в разных городах мира. Многие из этих поездок совпадали с моей работой в библиотеках и архивах.
- Перелетный образ жизни, который до сих пор вели, не собираетесь менять на оседлый?
- Мне он нравится, и пока есть силы, я ничего менять не намерена. Правда, для этого нужно или много денег, или много друзей. В отличие от первого - вторым я не обделена. Почти всюду, куда я приезжаю, живут близкие мне люди, благодаря их гостеприимству моя жизнь останется такой, как вы ее назвали, - перелетной. К тому же, замечу, мое имя Ксения по-гречески означает странница, путешественница, иностранка. Мама когда-то писала мне: «Жаль, что я назвала тебя Ксенией, надо бы лучше - Любовью...».
